Пролог
Жаркое солнце скрылось за тёмными, внезапно набежавшими на небо тучами.
— Беги, Наташка! — послышался звонкий хохот, и две подружки разом выскочили из воды. Натянули сарафаны на купальники, схватили сандалии — и бегом, в деревню. Неслись, только пятки сверкали. Тоненькие, высокие — только пятнадцать обеим минуло нынешней зимой. Закадычные подруги, как и их матери, которые и забеременеть умудрились почти в одно и то же время.
Наташка — сероглазая, русоволосая с широкоскулым, всегда улыбчивым лицом, бежала, размахивая руками с зажатыми в них сандалиями, и часто спотыкалась, когда спускалась с пригорка.
Нюрка или Анна, Анечка — чуть меньше ростом, карие глаза задорно блестят, тёмные буйные кудри — гордость бабушки и вечная беда внучки (попробуй-ка их укроти); чувственный изгиб губ, который уже сейчас сводит с ума всех окрестных мальчишек…
— Нюрка, догоняй! — кричит Наташка и смеётся.
Первые тяжёлые капли срываются с неба и взметают пыль на старой, давно кем-то протоптанной тропинке, по которой так спешат добраться домой до грозы подружки.
Вот уже и деревня. Два дома рядом — их дома. Наташкин — маленький, выкрашенный небесно-голубой краской, с белыми резными наличниками, словно кружевом обрамляющими окна. Нюркин дом — травянисто-зелёного оттенка, с буйно разросшимся палисадником и выложенной к крыльцу каменной широкой дорожкой.
Вдалеке грянул гром, девчонки взвизгнули и почти что кубарем скатились с пригорка. Гроза наступала. Вот уже над речкой мелькают зигзаги молний, сменяющиеся громовыми раскатами, и ветер, стремительно набирающий силу, пригибает к земле тоненькие стволы молодых берёз.
Наташка машет Нюрке рукой и скрывается в доме. Бросает сандалии за дверью крыльца, забегает в сени и выглядывает в маленькое окошечко: успела ли мама снять бельё. Потом, не снимая сарафана, стягивает ещё влажный купальник и бросает в корзину. В сенях прохладно. То, что надо после густого и горячего воздуха улицы.
Молодая женщина наблюдает за скачущими по водной глади реки солнечными бликами и даже не замечает бегущих по щекам слёз. Светлые воспоминания порой причиняют боль. Нет больше весёлых девчонок, Нюрки и Наташки, теперь они видятся редко, да и Нюркой Анну Васильевну Штоссель никто не называет. Тринадцать лет назад уезжала из деревни в Москву девочка с худеньким личиком и острыми коленками, а вернулась — погостить — молодая, стройная и уже замужняя женщина. Анна закончила МГУ с отличием и на стажировке в Германии встретила будущего мужа, Мартина. Буйные кудри превратились в тщательно уложенные локоны, а колени всегда были прикрыты платьем или узкими брюками.
Изменилась и Наташка. Внезапная смерть матери подкосила всю их семью: отец спился от горя, а на семнадцатилетнюю Наташку свалилась забота о доме и о младшей сестрёнке, десятилетней Сонечке.
Мечте о карьере хирурга не суждено было сбыться. Думать о себе совсем не было времени. Надо было растить сестру и не давать отцу пропивать отложенные на пропитание деньги.
С личной жизнью тоже не заладилось. Вернувшийся из армии Олег не захотел ждать, когда подрастёт Сонечка, и через год женился на её бывшей однокласснице.
Одно хорошо — с работой ей помог старый папин друг, начальник почтового отделения, и вот уже больше десяти лет она работает почтальоном. Летом — на велосипеде, зимой Санька Жарков возит на почтовой машине.
Так и несётся её жизнь по кругу: работа, дом, работа… Соня выросла, закончила школу и уехала, как когда-то Нюрка, Москву покорять. Отца не стало ещё раньше. Сердце не выдержало. То ли количества спиртного, то ли одиночества… Потеряв жену, он потерял и смысл жизни, а то, что в детях его найти не смог, так то было на его совести. Наташка обижалась на него, но судить не хотела. А теперь, когда совсем одна осталась, о прошлом думать и вспоминать не хотела. Слишком больно — вспоминать.
Наташка могла бы сойти с ума от одиночества, если бы не Ритка. Ритка — плод её фантазии, живостью и практической смёткой напоминающая Скарлетт О’Хара, а умением с достоинством принимать удары судьбы — была похожа на Джейн Эйр.
Ритку жизнь била нещадно, а мужчины слетались на неё, как пчёлы на мёд, правда, всегда между ними глухой стеной вставала Риткина верность без вести пропавшему в Афганистане мужу.
Ритка родилась на разлинованных листах школьной тетрадки где-то через месяц после смерти матери. Сотни книг, прочитанных за семнадцать лет, и отчаяние вперемешку с одиночеством и невозможностью выговориться (Сонька была ещё мала для таких разговоров) — сыграли свою роль. Наташка начала писать. Годы шли, и маленькая история о девушке из небольшого приморского городка превратилась в сагу её жизни и любви.